Сегодня — история начальника отдела по правовым вопросам Муровой
Любови Николаевны.
Это не просто рассказ, а конкурсная работа сына Любови Николаевны, за
которую он получил диплом детско-юношеского центра гражданского,
патриотического и духовно-нравственного воспитания имени Святого
благоверного князя Александра Невского:
«Начало.
Конец июня 1941 года. Последние дни первого месяца лета встречали землю
теплым дождем, а лесные ветви, отяжелевшие от влаги, звенели птичьими
трелями. Ничто не предвещало беды — ни в лазурной вышине небес, ни в
шепоте трав, ни в безмятежных лицах прохожих. Родина еще дышала миром.
Утро перечеркнуло все. Мы, сбившись в тесный круг у репродуктора, ловили
каждое слово, пока голос Левитана не разорвал тишину: «Война». От этого
слова, тяжелого, как свинец, кровь застыла в жилах. Я знал войну — ее
железный вкус помнился с Гражданской, ее ледяное дыхание обжигало в
Финскую. Помнил, как мать, схватившись за черный платок, оседала на
порог, получив похоронку на отца. Но теперь, глотая комок в горле, я не мог
вообразить, что грядущее превзойдет весь ужас прошлого. Что цена победы
окажется выше любых расчетов.
Уже на следующий день мы с Иваном Яковлевичем, облачившись в серые
шинели, шагали к эшелону. Винтовка Мосина, знакомая по Линии
Маннергейма, вновь легла на плечо. «Умрем, но не сдадимся!», —
выкрикнул товарищ, поправляя вещмешок. Он не знал, что через неделю
финский снайпер оборвет эту фразу на полуслове.
-—
Северный фронт. 114-я стрелковая.
Знание карельских болот и перелесков определило наш путь — оборонять
Заполярье. Первый бой в Видлице врезался в память кровавой меткой:
горстка бойцов против пулеметных очередей. «Сволочи! Укрепились, как
крысы в норе!» — кричал Иван Яковлевич, втаскивая на сопку допотопную
пушку-«полковушку». Единственный снаряд вырвал вражеское гнездо
вместе с расчетом. Потом были шестеро: двое с «Максимами», четверо — с
винтовками, чьи стволы я ощущал на прицеле, будто собственные пальцы.
Когда смолкли выстрелы, лежали в окопе, дрожа от адреналина, и смеялись
сквозь слезы: живы.
-—
Ладога. Рассвет, окрасивший воду в цвет крови.
«Зачистим плацдарм у Ковернино», — бросил Самсонов, разворачивая карту.
Лодки скрипели ударом весел о волну. Финны ждали — их камуфляж
сливался с соснами. Иван Яковлевич полез в разведку первым. Выстрел.
Пуля, вошедшая ниже каски, оставила на его виске аккуратную дырочку, как
от шила. «Десять… в лощине…» — успел выдохнуть он, цепляясь за мою
гимнастерку. Его пальцы разжались медленно, будто нехотя.
Медаль «За отвагу» я получил на следующий день, уничтожив засаду. Шел
по лесу — так же, как в сороковом под Суомуссалми. Их лица, искаженные
непониманием, мелькали в прицеле. Десять выстрелов — десять трупов. «За
Ваньку», — шептал я, вытирая запачканные порохом ладони.
-—
Дорога домой.
Контузия под Нарвиком, госпитальные стены, снова фронт —
Прибалтика, польские равнины, дунайские туманы. Война закончилась для
меня в Братиславе. Домой вернулся в сорок шестом — не героем, но живым.
На пороге избы Ивана Яковлевича его дочь, Маша, уронила ведро, услышав
мой рассказ. Мы плакали, утешали друг друга, а через два года поженились.
Мои дети теперь спрашивают: «Отец, а правда, что ты фрицев из пулемета
косил?»
Да, детки. Я воевал, чтобы вы жили, жили в мире. Чтобы война осталась
лишь строкой в учебнике. Чтоб вы знали: самое страшное слово на свете —
не «смерть», а «война».
И самое важное — чтобы она не повторилась.»
